семья Карповых в Бондюге

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. В семейном архиве сохранилась переписка между членами семьи 1941-1942 годов. Эти письма очень мне пригодились.

Стремительное наступление немцев на Москву привело к срочной эвакуации жителей. Мудрая наша бабушка Анна Самойловна уже через 10 дней после начала войны отправила в эвакуацию в Бондюгу (по старой памяти) мою маму Наталью Ивановну и меня с Танюшей, дочкой Юрия Львовича.

Мы приехали в Бондюгу очень рано, там ещё не было эвакуированных, поэтому цены на продукты были фантастически низкими (раз в 10 ниже, чем в Москве). На заводе многие помнили семью Карповых. Дирекция завода старалась помочь нам в устройстве жизни. Нас поместили в доме председателя Горсовета Г.Горбунова. Дядя Гора был добрейшим человеком. Я с ним подружилась, и мы постоянно "резались" в шашки. Нам отвели две комнаты.

Основная сложность в нашей жизни в Бондюге была в том, что я и Танюша очень много болели. Больница была в четырёх километрах от нашего дома, и ходить туда надо было пешком. В очень редких случаях удавалось выпросить лошадь. К счастью, Танюшу в октябре забрали помирившиеся родители. ЦАГИ, где работал Юрий Львович, эвакуировали в Казань. С последним пароходом, перед тем как встала на зиму Кама, Юре и его жене Але удалось доехать до "Тихих Гор" (пристань завода) и вернуться назад, в Казань, на том же пароходе. К нам домой они буквально прибежали, схватили дочку, вещи, которые были под рукой, и бросились обратно. Меня, восьмилетнюю маленькую девочку, буквально поразила их молодость, красота, лёгкость, весёлость и вообще ощущение счастья, которое от них исходило. От всего этого я уже отвыкла.

В первые дни войны Владимир Львович ушёл добровольцем в Красную Армию. Так же поступила целая группа его друзей, сотрудников Карповского института: А.Х.Гильман, С.Я.Пшежецкий, В.А.Веселовский и другие. Все они попали под Подольск в качестве рядовых политбойцов литерной части ГлавПУРККА. Это подразделение оставалось под Москвой и в самой Москве до конца октября 1941 года.

Возвращаюсь к жизни в Бондюге. Мы с мамой прожили в эвакуации год и восемь месяцев. За это время я два раза ломала руку, мне удалили аппендицит, не говорю уже о таких мелочах, как дифтерит, фурункулёз, колит, малярия и прочее. Моя мама Наташа не была готова ко всем этим трудностям. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной и страшно пугалась. При любом происшествии она начинала кричать, плакать, так что, судя по письмам, мне приходилось прибегать к таким формулировкам: "Мамочка, ты только не пугайся и не плачь, но я, кажется, сломала руку". После этого мы шли пешком в больницу.

Сложность нашей жизни была связана с коммунистическим воспитанием Натальи Ивановны, её незнанием обычной бытовой стороны жизни.

Между тем она очень неплохо работала. Она стала начальником цеха газированной воды. Этой водой снабжались многие цеха завода (например, металлургический). Бондюжский завод во время войны имел важное стратегическое значение. Был на особом положении. В частности, требовалось особое разрешение на въезд, поэтому эвакуированных людей было немного. В больнице был устроен госпиталь, из Москвы туда приехали высококвалифицированные врачи и хирурги. В этом мне повезло. Наталья Ивановна наладила образцовое производство особо чистой газировки. В цехе у неё было две работницы - Клава и Маруся, лошадь с возчиком и механик. Жили они все дружно. Летом 1942 года получили большой участок под коллективный огород. Здесь очень пригодилась лошадь. Но всё-таки окучивать два длиннющих ряда (примерно 100 м) картошки пришлось мне.

В Бондюге Наталья Ивановна по собственной инициативе наладила несколько весьма полезных дел: стерилизацию перевязочных материалов и изготовление особо чистой, белой ваты для госпиталя. Эти работы проводились прямо в их цехе. Кроме того, вместе с Клавой и Марусей они ходили в детские сады и варили патоку для детишек.

Анна Самойловна всячески поддерживала ее. "Помни, Наташенька, что надо держать себя в руках, меньше копаться в себе и носиться со своими переживаниями, а постараться найти смысл и содержание в окружающей жизни. Чтобы победить и выжить, надо думать о жизни. Ведь мы все думаем о вас, а ты принимаешь это как должное и не считаешь даже нужным отвечать на письма. Пиши Володе часто и спокойные письма. И пусть Ирочка пишет ему не реже двух раз в неделю. Ведь жизнь ещё впереди. Я ночи напролёт не сплю и думаю над твоими письмами, а если их нет, то над тем, почему нет.

Сделай запасы, купи: картошку, крупы, морковь, дрова. Всё это в 8-10 раз дешевле у вас, чем в Москве. Ведь деньги у тебя есть".

А между тем мы переехали от Горбуновых и жили в небольшом домике с садиком, где росли мальвы. Дом принадлежал старой учительнице Ксении Лаврентьевне, которая знала семью Карповых ещё в 1915 году. Ксения Лаврентьевна всё время лежала в больнице. У неё был рак. Бабушка присылала ей из Москвы обезболивающие лекарства. Кроме нас в домике жила домработница - Катя. Бывшая монахиня, высокая и мрачная, но невероятно честная. Она, не теряя времени даром, крестила меня прямо дома. "Я теперь попаду в рай?" - спросила я её. "Ну, если умрёшь сейчас, то, наверное, а потом - неизвестно".

Я уже писала, что Кама была быстрой, мощной, широкой, прозрачной рекой. С прекрасными сосновыми лесами и заливными лугами по берегам. Изредка мы ездили на лодке за Каму. Эти луга, леса и река снятся мне до сих пор. Так как мама работала, то я была совершенно беспризорным ребёнком. Летом я часто бегала на Каму. Там на узенькой полоске песка под высоким лесным берегом жил в шалаше дедушка Маслов. Это он в 1918 году помог Анне Самойловне с детьми выбраться из Бондюги. У старика была длинная седая борода. Был он очень ласков, занимался ловлей рыбы, в основном ловил стерлядь, угощал меня ухой. Мы вели длинные, неторопливые беседы.

На пристани "Тихие Горы" начали строить новый причал. Для этого на высокий берег положили длинные (метров в 15) толстые сосновые брёвна, другой конец которых лежал на сваях - таких же толстых брёвнах, вбитых в узкую полосу берега. Я была спортивной девочкой (откуда и все мои переломы). Однажды, стоя на берегу, я обнаружила прекрасный бум (бревно), ведущий прямо в небо, к солнцу. Я вступила на него и пошла. Чувство счастья от воздуха и света всюду вокруг меня я никогда не забуду. Но тут, дойдя почти до конца, я посмотрела вниз и испугалась. Пришлось лечь на бревно. Обхватив его руками и ногами, я начала потихоньку скулить. Стал собираться народ, никто не знал, что делать. Но тут из толпы вышел паренёк лет четырнадцати, который бодро прошёл по бревну ко мне, взял меня за шиворот и доставил на берег.

Помню ещё, как я стою среди бескрайнего поля свеклы на берегу Камы на изнуряющем солнцепёке с сачком в руках и пытаюсь поймать прекрасную большую жёлтую с чёрным бабочку-аполлона. Их там было несколько десятков. Но мне не удалось поймать ни одной, хотя я провела там несколько часов.

Летом в мои обязанности входила доставка большой трёхлитровой бутылки молока из Тихих Гор домой (это расстояние около километра). Дорожка шла через поле конопли, которая была гораздо выше меня. Летом коров доили поздно. Я на всю жизнь запомнила, как иду через чёрную коноплю, а впереди светится красное закатное небо. На животе эта самая проклятая бутылка с молоком. Было жутко.

В школу я практически не ходила. Во-первых, много болела, а во-вторых, боялась местных мальчишек-старшеклассников, которые пообещали утопить меня в школьной уборной. Летом я вместе с моим классом во главе с учительницей ходила собирать лечебные травы. За это мне давали 500 грамм хлеба.

Однажды рядом с полем ржи, где мы собирали спорынью, нам попалось поле гороха. Мы, конечно, начали его рвать и закусывать. Тут на коне примчался парнишка, который принялся нас бить кнутом и выгонять с поля. Наша учительница стала уговаривать его отпустить нас. Отпустил. В то время действовал закон об уголовной ответственности за сбор колосков, морковки и прочего на колхозных полях.

С внешней стороны жизнь наша была устроена совсем неплохо. Отец переслал нам свой военный аттестат (около 400 руб.), бабушка регулярно высылала примерно по 800 руб., и мама получала около 300 руб. Цены в Бондюге были ниже, чем во многих других местах. Картошка - 45 руб. пуд, мясо - 45 руб. кг, масло - 100 руб. кг, мёд - 50 руб. кг, дрова - 30 руб. 1 м3, молоко - 7 руб. литр. Бабушка постоянно присылала продуктовые и вещевые посылки, писала как минимум одно письмо в неделю, а иногда и чаще. Отец тоже писал часто. Я ему отвечала, например, так: "Здравствуй, папа! Как ты живёшь? Мы живём хорошо. Я сломала левую руку".

Всё в нашей жизни упиралось в неумение моей матери налаживать жизнь. Даже русскую печку пришлось научиться топить мне. Расспросив соседей и знакомых, я приступила к делу. Удалось открыть трубу, залезши в печку, сложить дрова колодцем, удалось их поджечь. Запылал костёр, прогорел. Но самое важное - уловить момент, когда нужно закрыть трубу, чтобы, с одной стороны, не упустить жар, а с другой - не угореть, если закрыть слишком рано. В первый раз так и получилось. И мы все сильно угорели. В это время у нас была в гостях Женя, моя двоюродная сестра. Она со своей мамой Симой жила в Тихих Горах. Наташа, увидев, что мы так здорово угорели, предложила нам прогуляться до универмага "Татторг". Этот магазин стоял в поле недалеко от нашего дома. Это было сказочное, безумно интересное место. К магазину вокруг поля вела дорога. Но мы решили сократить путь и направились прямо через поле по глубокому снегу.

До магазина было метров пятьсот. Мороз стоял трескучий. Мне было восемь лет, Жене - пять. Преодолев по горло в снегу треть пути, мы выбились из сил. Что делать - неизвестно. Мы подняли громкий рёв. Место было довольно пустынное. На наше счастье, нашёлся прохожий, который добрался до нас, выволок на дорогу, доставил домой и отругал мою мать.

Коммунистическое воспитание и нервная болезнь мамы превращали жизнь в трагедию. Наконец летом сорок второго года Анна Самойловна приехала к нам в Бондюгу, успокоила маму, привела в порядок наш дом, организовала покупку дров и продуктов на зиму и вообще навела какой-то человеческий порядок.

После Сталинграда стало возможным наше возвращение в Москву. Анна Самойловна прекрасно понимала, что мы сами из Бондюги выбраться не сможем, особенно зимой. Надо было проехать 70 км на лошадях через лес до станции Сюгинская, а оттуда уже поездом в Москву. Она прислала за нами близкого ей человека - Клавдию Анисимову, которая окончила ИФЛИ, где они и подружились. В дальнейшем Клавдия работала учёным секретарём в Музее.

Нам предстояло трёхдневное путешествие на лошади по лесной дороге в трескучий мороз. Заранее были сшиты ватные варежки-мешки, ватные носки - вкладыши в валенки, ватные штаны. Зимний лес весь в глубоком снегу произвёл на меня сильное впечатление. Наконец мы добрались до железной дороги. Клавдия сумела поместить нас в маленькой гостинице при станции. До Москвы с остановкой в Сюгинской ходил только один поезд в день. Билетов не существовало. Вручив начальнику станции обильные дары, Клавдия сумела договориться с ним о том, что он посадит нас в поезд. Когда поезд пришёл, начальник станции сдал наши вещи в багажный вагон, открыл с противоположной стороны от платформы своим ключом дверь и впустил в тамбур одного из вагонов. Предполагалось, что мы вступим в деловые переговоры с проводником, и он нас устроит в вагоне. На нашу беду, проводница вошла в вагон с ведром кипятка, а мы были столь неловки, что в результате часть кипятка вылилась ей на ноги. Тут она рассвирепела. На мне был тулупчик, когда-то принадлежавший ещё моему отцу. Он был сшит в талию и с широкой юбкой в складку. Вот за эти-то складки эта громадная бабища схватила меня и швырнула сверху из вагона на платформу. Я, слава Богу, не ушиблась. Мама и Клава сами вышли из вагона. Тут поезд начал трогаться. Нам ничего не оставалось делать, как бежать в конец состава, где у последнего вагона была маленькая открытая площадка. Вот на этой площадке мы и ехали несколько часов. В жуткий мороз. Я уговаривала маму и Клаву, что всё прекрасно и что главное - мы едем в Москву. Наконец Клава на какой-то большой станции пошла вдоль поезда и нашла проводницу, которую смогла подкупить. Нас пустили в вагон. Я сидела на краешке одной скамейки, а мама - через проход, на краю другой. В результате я положила голову ей на колени, перекрыв проход. И всю ночь через меня перешагивал народ. В Москве обнаружилось, что я вся покрыта вшами.

Итак, в феврале сорок третьего года мы перебрались в Москву.

От редакции: На этом завершается бондюжский период семьи Карповых. С полным вариантом книги можно ознакомиться на сайте karpovy-chronicles. Здесь же представлены семейные фотографии и картины Ирины Владимировны. В аннотации к книге сказано следующее. «Книга об истории семьи Карповых и ещё нескольких связанных с ней семей написана от лица автора - доктора физико-математических наук, художницы, иконописца И.В. Карповой. С одной стороны, герои повествования - замечательно талантливые люди, внесшие огромный вклад в развитие нашего общества, науки, медицины, техники и культуры. А с другой стороны, в книге описаны самые обыкновенные, простые и скромные люди, жизнь которых так значительна и необходима в общем потоке истории. «Семейная хроника» охватывает период более 100 лет. Из книги видно, как за это время от нас уходят целые пласты общества, поколения со своим мировоззрением, культурой, понимаем ценностей жизни. Уходит неповторимая эпоха, в которой жили эти люди. Но всё это уходит не бесследно. Размышления над историями наших семей приводят нас к глубоким радостным или тяжелым переживаниям, восстанавливают в нашей душе образ человеческий, пробуждают милосердие и прощение и заставляют гордиться нашими предками. Мы не «манкурты», не помнящие родства, мы - продолжение наших предков со всеми их достоинствами и недостатками».

В постскриптуме автор пишет: «Лев Яковлевич Карпов умер 6.01.1921 года. Спустя лет десять начали навсегда исчезать его друзья и соратники по революционной борьбе, старые большевики, коллеги по работе в ВСНХ и практически все, кто окружал его в первые годы строительства молодой Советской республики.

Люди исчезали вместе с жёнами и детьми, и почти никто не вернулся назад. Лев Яковлевич, скорее всего, не избежал бы общей участи. Тогда история семьи Карповых была бы совсем другой. Но Господь решил иначе. И получилось то, что получилось.

На снимках: Ирина Карпова - в юности и вместе с племянницей Ольгой Юрьевной Хэлли-Карповой на Новодевичьем кладбище у могилы Анны Самойловны, Владимира Львовича, Юрия Львовича Карповых.